ссылка на заявку

horus
ennead (manhwa)

Сет кричит:
- Что ты задумал, а?! - Но вода заглушает звук его голоса, отчего слышна лишь вибрация, нестройное колебание реки, что засевает пространство жемчужной россыпью.
схлестнувшись, они как будто бы медленно падают вниз, опускаясь на свитое змеями бледное дно, где незаметно кончается день и начинается светлая лунная ночь. Вокруг шевелятся неровные прожилки света. Сет заслоняет видимость солнца, и нападает на Гора как наваждение, близко-близко прижавшись к лицу, заставляя отхлынуть от взгляда все остальное... 
всего лишь мгновение и мир словно встает с ног на голову, уподобляясь огромным песочным часам, в которых внезапно сменились сосуды.

воды Нила стекают в глубокое темное небо и шлейф пузырьков начинает мерцать, заполняя уже неподвижную синь мириадой созвездий. Все обретает другие черты. Даже чудовища Сета немедленно обращаются в камень и крокодильи бока наполняются фресками, замирают столбами поднявшие головы змеи, а песок осыпается, стелется гладко в чертогах руин, оседая на белых костях опустевшей святыни. Здесь пролегает путь тишины и долгое время с ней пререкается только прохлада - спонтанный, не слишком старательный ветер, - да мягкая босоногая поступь, что выстилает шаги в глухой закуток стилобата.

именно там отдыхает злой бог. Он окутан пряным тыквенным дымом и горьким запахом испарения вина. К нему провожают женщины, дети, мужчины - смерть склонила их головы в жесте почтения, и торжественно-длинно тянется собранный алым ковер, обрываясь под тонкой, изящной царственной клинией...

вдруг рядом с ней падает звонкий клинок.
бог отодвигает полог и, найдя взглядом гостя, озаряется радостной белозубой улыбкой. Он говорит: “Вот ты где”- и призывно тянет руку к ребенку, однако не может дождаться, спешит, оттого в счастливом волнении торопит неловкое тельце песком, что истончается в плавные зыбкие линии.
объятие вмиг накрывает детскую оторопь.

- Анубис. - Сброшена из-под маски слеза. В голосе появляется нежная дрожь облегчения, что тут же ломает веселость смешка, оборвавши его до подобия кашля. Улыбка бога неровная, почти что страдальческая, а движения полны той порывистой силы, что засела отчаянием в самых костях.

вид этой слабости, неправильной, словно проклятие, производит столь сильное впечатление на Гора, что от него ускользает значение слов и значимость имени. Они звучат в отдалении, как эхо, и стоит услышать всхлипы рыданий, как у него не выходит довериться слуху - не тогда, когда сердце бьется в ушах, и прочие звуки проходят сквозь дробное буханье, бессильно пытаясь подбиться под такт.

это... он? Дядя?

медленно, как в боязливом знакомстве с животным, рука касается темной суженной морды, и вот уже маска слетает к плечу, влача за собой белоснежное покрывало немеса. Из-под него тотчас вырывается яростный рыжий огонь! - он ослепительно ярок даже в ночи и, кажется, всполохи алого гасят все звезды, а локоны лижут лицо языками открытого пламени, которые вовсе не жалят, не жгут, но ранят по-своему...

в выражении глаз загущается смесь восхищения и ужаса. За каскадом волос Гор видит безбрежное море пустыни. Красный, возможно, напитанный кровью песок, уложенный в расцвеченный солнцем бескрайний континуум. На фоне него все остальное - крупицы, гонимые ветром куски, которым ни за что не сравниться с пугающей безупречностью нерушимого целого. Нет укромней убежища, нет надежней защиты. Если стать ее частью, то на всей протяженности жизни уже не найти ничего совершеннее, поскольку такого не может и быть.

- Где же ты был? 
как наиважнейшую ценность бог жмет его к сердцу, целует неловко сжатые руки, взлет вскинутых в удивлении бровей; обнимает бережно, словно мать, но с незнакомым доселе отцовским напором, сработанном крепостью и рельефностью рук, что совсем не походит на то, как его обнимает Исида.
- Я никому тебя не отдам. Ты мой сын. Мой. - Шепчет бог, и слезы застилают его голос так же, как затопляют глаза. Они срываются каплями и падают Гору на смуглые щеки, и взгляд, лежащий точно напротив, что возвышается, но смотрит отнюдь не надменно, не свысока, полон такой отчаянной нежности - такой недоступной любви - что у него отнимает дар речи.
- Анубис... Анубис... Анубис...

как обоюдно жестока эта иллюзия! Сердце ранит нежность ласкающих рук, и как же хочется Гору подсказать свое имя, но страшно развеять пленительный морок, спугнув и собственное наваждение как сон, что крадет с пробуждением сладкие грезы. Он боится и дрожи, и громкого вздоха. Во взгляде плывут переливы волнений - глаза раскрыты, будто стеклянные, а тело обмякшее, протопленное в душном дыму, что не только витает вокруг, но и красит дыхание, слова; кружит бедную детскую голову. 

отчего же плакать самому сильному богу? Откуда столько бессилия в алых глазах? То ли это чудовище, что пролило реки крови? Его ли смерти желала Исида? Его ли ему предстояло свергать?

Сет дергает его от себя, вцепившись в фалды платка, точно в волосы. Касание губ обрывается вместе с иллюзией, возвращающей в реку и звездную ночь, и руины, и ослепленного опьянением бога, что теперь улыбался ему, как безумный. Его ладони совсем по-иному держат лицо, и торжество осознания тоже другое, пусть и хранящее отблеск того же отчаяния, той слабины...
Гору хочется прикоснуться к нему, но их узнаванию мешает сам Нил, что по воле Исиды теряет спокойствие. Им отвести бы всего один миг, всего одного расстояние времени от выдоха к вдоху, и Сету открылась бы тайна, раскрылось лицо, и, вероятно, тогда все могло бы сложиться совсем по-другому.